Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ФЕРНАН МЕНДЕС ПИНТО

СТРАНСТВИЯ

СТРАНСТВИЯ ФЕРНАНА МЕНДЕСА ПИНТО,

где сообщается о многих и многодивных вещах, которые ему довелось увидеть и услышать в королевствах Китайском, Татарии, Сорнау, оно же в просторечии Сиам, в Каламиньяне, Пегу, Мартаване и во многих других королевствах и княжествах Востока, о которых в наших западных странах весьма мало или даже совсем ничего не известно, и повествуется также о многих приключениях, случившихся как с ним, так и с другими многими лицами. А к концу настоящих странствий прилагается краткое описание жизни и смерти святого отца магистра Франциска Ксаверия, несравненного светоча и гордости тех восточных краев и главного ректора в них коллегий ордена Иисуса, написанное тем же Фернаном Мендесом Пинто.

Посвящается его королевскому католическому величеству, государю Филиппу, Третьему сего имени.

ГЛАВА I

О том, как прошли мои молодые годы на родине, прежде чем я отправился в Индию

Когда я представляю себе великие и непрестанные горести и злоключения, которые мне пришлось испытать с самых ранних лет и в течение большей и лучшей части моей жизни, мне кажется, что у меня предостаточно оснований сетовать на судьбу, как бы нарочито стремившуюся и ставившую себе особой целью преследовать и обижать меня, словно это должно было принести ей великую честь и громкую славу. Не довольствуясь, как видно, тем, что на родине она обрекла меня с юности на постоянную нужду и лишения, а порой заставляла меня трепетать за жизнь, она пожелала еще направить меня в Индийские земли, где, вместо вожделенного мною избавления от бед, я обрел лишь подраставшие с каждым днем заботы и опасности. Но, с другой стороны, когда я подумаю, что от всех этих опасностей и забот меня избавлял всевышний, даруя мне всякий раз спасение и безопасность, я вижу, что жаловаться на все прошлое зло у меня куда меньше оснований, чем благодарить господа за теперешнее мое благополучие, ибо угодно ему было сохранить мне жизнь, дабы мог я оставить в наследие детям своим это грубое и несовершенное сочинение (которое я для них единственно и пишу), дабы узнали они из него все заботы и опасности, изведанные их отцом, коего за двадцать один год тринадцать раз брали в плен и семнадцать раз продавали в рабство в Индии, в Эфиопии, в Счастливой Аравии, Китае, Татарии 1, Макасаре, на Суматре и во многих других странах того самого восточного архипелага на крайних пределах Азии, который китайские, сиамские, гвинейские и лекийские авторы 2 называют в своих географических описаниях «бахромой мира», о каковых странах я в дальнейшем надеюсь рассказать особо подробно и с возможной обстоятельностью. Пусть люди извлекут из писаний моих урок — никогда не терять мужества в величайших жизненных [32] испытаниях, а делать то, что повелевает им долг, ибо не существует таких трудностей, как бы велики они ни были, кои с милостью божьей человеческая природа не могла бы превзойти, а затем пусть воздадут они вместе со мной хвалу господу всемогущему за то, что проявил он ко мне бесконечное свое милосердие, несмотря на все мои прегрешения, ибо от них, как я вполне отдаю себе отчет и открыто признаю, произошли все мои несчастья, а от него родились силы и мужество, давшие мне возможность преодолеть препятствия и выйти живым из всех испытаний.

Итак, начиная повесть о моих странствиях с того, что произошло со мной на родине, скажу, что после того, как в нужде и лишениях я провел первые десять или двенадцать лет своей жизни в бедном доме отца своего, в селении Монтемор-о-Вельо, один из дядей моих, желавший, видимо, направить судьбу мою в более благоприятное русло, отвез меня в Лиссабон и определил в услужение к одной весьма знатной сеньоре, происходившей от именитейших родителей, полагая, что покровительство как ее, так и их принесет мне то, чего он желал для меня добиться. Произошло это в то время, когда в Лиссабоне разбивали щиты 3 по случаю кончины славной памяти государя нашего короля дона Мануэла, иначе говоря, в день святой Люции, декабря тринадцатого дня 1521 года, что я хорошо запомнил, между тем как более поздних государственных событий я не помню.

Замысел моего дяди не увенчался тем успехом, на который он рассчитывал, дело, напротив того, обернулось совсем в другую сторону, ибо примерно после полутора лет моей службы у этой сеньоры со мной произошел некий случай, подвергший жизнь мою столь большой опасности, что, дабы остаться в живых, я вынужден был, спасаясь с крайней поспешностью, в тот же день и час покинуть дом моей госпожи. И вот, когда я шел, сам не ведая куда, ошеломленный всем пережитым мною, словно человек, взглянувший смерти в глаза и думающий, что она следует за ним по пятам, я вышел на Каменную пристань, где увидел каравеллу из Алфамы, следовавшую с конями и багажом одного фидалго в Сетубал, где из-за чумы, свирепствовавшей во многих местах королевства, пребывал в это время со всем двором король дон Жоан III 4, да восславится его святая память! Я сел на эту каравеллу, после чего она вскоре отвалила от причала, но уже на следующее утро, когда мы находились на траверзе Сезимбры, на нас напал французский корсар и, взяв на абордаж, высадил к нам пятнадцать или двадцать человек [33] своего экипажа, которые, не встречая с нашей стороны ни протеста, ни сопротивления, завладели судном и, захватив весь груз, стоивший более шести тысяч крузадо 5, пустили каравеллу ко дну. Нас, спасшихся от гибели, числом семнадцать, французы, связав по рукам и по ногам, перевели на свой корабль с намерением продать в Лараше, куда, по их словам, они направлялись с грузом оружия, намереваясь сбыть его маврам.

После того как во исполнение этого намерения они прошли с нами тринадцать дней, угощая нас все время изобильными ударами плетью, им посчастливилось на четырнадцатый день, перед заходом солнца, приметить парус; всю ночь они преследовали этот корабль, руководствуясь его попутной струей, что было не в новинку этим старим морякам, наторевшим к своем искусстве, пока не нагнали на исходе второй ночной вахты и, дав по нему залп из трех пушек, взяли весьма отважно на абордаж. Хотя при обороне судна (оно было португальским) нашими было оказано некоторое сопротивление, последнего не оказалось достаточно, чтобы предотвратить высадку французов. Убито было шесть португальцев и десять или двенадцать рабов.

Судно это было весьма красивым трехмачтовым кораблем, принадлежавшим купцу из Вила-до-Конде по имени Силвестре Годиньо, каковой корабль другие лиссабонские купцы зафрахтовали на острове Сан-Томе для перевозки большой партии сахара и рабов. Несчастные ограбленные, оплакивавшие свою злополучную судьбу, расценивали свою потерю в сорок тысяч крузадо. Как только корсары увидели себя обладателями столь богатой добычи, они изменили свое первоначальное намерение и взяли курс на Францию, забрав с собой несколько наших, чтобы они помогли им управляться парусами на только что захваченном судне, остальных же, среди которых были особенно пострадавшие от побоев, они приказали выбросить ночью, нагих и босых, на берег у Мелидес. Эти несчастные на следующий день добрались до Сянтьяго-де-Касена, где местные жители весьма заботливо снабдили их всем необходимым, особенно же пеклась о них одна местная сеньора донья Беатрис, дочь графа де Вильянова и супруга Алонсо Переса Пантохи, коменданта и губернатора помянутой крепости.

После того как раненые и больные понравились, каждый из них пошел туда, где, как ему казалось, он вернее всего может добыть средства к существованию, а я, горемычный, вместе с шестью или семью другими такими же [34] обездоленными, направился в Сетубал, где судьба мне улыбнулась: я попал к одному из придворных магистра ордена Сант-Яго 6 по имени Франсиско де Фариа, у которого прослужил четыре года, в награду за что он передал меня в качестве камердинера самому магистру ордена, и у этого последнего я прослужил еще полтора года.

Но так как жалованья, которое и те времена принято было давать в домах вельмож, мне не хватало для прожития, я решил сесть на корабль и отправиться в Индию хотя бы с малыми средствами, предоставив себя на милость судьбы, что бы она мне ни уготовила — лихо или благо.

ГЛАВА II

Как я покинул родину и отправился в Индию и о событиях, происшедших с армадой, на которой я находился

Марта одиннадцатого числа 1537 года я покинул родину с армадой, состоявшей из пяти кораблей, на которой не было флагмана, а каждый корабль подчинялся только своему командиру. Командиры эти были следующие: на «Королеве» — дои Педро де Силва по прозвищу «Петух», сын адмирала графа дона Васко да Гамы, останки которого он на этой самой «Королеве» доставил в Лиссабон, где по указанию короля дона Жоана, находившегося тогда в столице, прах этот был встречен с большими траурными почестями и пышностью, чем когда-либо удостаивались, подданные короля; на корабле «Святой Рох» — дон Фернандо де Лима, сын Диого Лопеса де Лимы, губернатор крепости Гимараэнс, который в следующем, 1538 году пал, защищая крепость Ормуз 7, будучи ее комендантом; на «Святой Варваре» — его двоюродный брат Жорже де Лима, который должен был занять пост коменданта Шаула; на корабле «Морская пена» — его постоянный командир Лопе Вас Вогадо, и, наконец, на «Галисийке», вместе с которой погиб впоследствии Перо Лопес де Соуза, некий Мартин де Фрейтас, уроженец острова Мадеры, убитый в том же году в Дамане с находившимися там под его началом тридцатью пятью человеками.

Все эти суда, следуя обычным для каждого курсом, по милости господа нашего прибыли благополучно в Мозамбик, где мы застали на зимовке корабль «Святой Михаил», [35] капитаном и владельцем которого был Дуарте Тристан. Корабль этот отплыл впоследствии на родину с весьма ценным грузом, но на пути исчез бесследно, и по сю пору неизвестно, что с ним произошло, как за прегрешения наши это часто случалось на путях в Индию.

После того как эти пять кораблей пополнили свои запасы и приготовились к отплытию из Мозамбика, комендант крепости ознакомил их капитанов с приказом губернатора Индии Нуно да Куньи, согласно которому все португальские суда, зашедшие в течение настоящего года в Мозамбик, должны были направиться в Диу и оставить своих людей в этой крепости, ибо ожидалось нападение турецкой эскадры на Индию. Причиной тому была смерть султана Бандура, короля Камбайи 8, которого губернатор умертвил истекшим летом. Приказ немедленно обсудили на совете, причем было единогласно решено, что из пяти судов три корабля королевского флота направятся в Диу, как этого от них требовали, а два других, принадлежащие купцам, пойдут в Гоа 9, так как иначе пришлось бы выплачивать возмещение за понесенные ими убытки, как это уже раньше случалось.

Господу нашему было угодно, чтобы и три королевских корабля, направлявшихся в Диу, и два торговых судна, шедших в Гоа, благополучно достигли своего назначения. Когда сентября пятого дня того же 1538 года все три корабли бросили якорь у бара Диу 10, Антонио де Силвейра, брат Луиса де Силвейры, графа де Сортельи, который в то время исполнял обязанности коменданта, весьма обрадовался португальцам и принял их со всякими почестями, не только держа за свой счет открытый стол для более семиста человек команды, но также все время заботясь об ее нуждах и одаривая ее деньгами. Последняя, видя такую щедрость и изобилие, а также что ей исправно платят содержание и кормовые, почти вся решила остаться в крепости,— таким образом, чтобы удержать в ней людей, не потребовалось никаких строгостей и угроз суда, к которым обычно приходится прибегать в крепостях, коим предстоит осада.

Все три корабля, выгодно распродав свои товары, отправились в Гоа, имея на борту одних только офицеров и судовую команду, и находились там несколько дней, пока губернатор по направил их в Кочин 11. Оттуда, забрав груз, все пятеро благополучно вернулись в Португалию вместе с новым, только что построенным в Индии кораблем «Святой Петр», капитаном которого был Мануэл Маседо; он вез с [36] собою василиск, прозванный пушкой из Диу 12, оттого что вместе с двумя другими был захвачен в этой крепости при гибели султана Бандура, короля Камбайи, а входили они в число тех пятнадцати, которых флагман турецкой эскадры Румекан привез в 1534 году из Суэца, когда в ноябре на выручку Диу вышли из Португалии двенадцать каравелл под флагом дона Педро де Кастелбранко.

ГЛАВА III

Как из Диу я отправился к Меккскому проливу и о том, что произошло со мной во время этого плавания

Семнадцать дней я провел в Диу, где в то время готовили к походу в сторону Меккского пролива две фусты 13, долженствовавшие разведать, действительно ли на нас идет турецкая эскадра, чего в Индии немало опасались. Капитаном одной из них был мой приятель, и я решил попытать с ним счастья, поскольку он всячески заверял меня в своей дружбе и в том, что мне с ним легко будет за короткий срок изрядно разбогатеть, чего я тогда желал больше всего на свете. Поверив его обещаниям и соблазнившись этой надеждой, я не взвесил, сколь дорого зачастую обходится такое предприятие и какому риску я подвергаю свою жизнь. А между тем опасность была велика, как это стало ясно впоследствии из того, что с нами случилось в наказание за грехи наши, да и предпринято было плавание в неблагоприятное время года. Тем не менее я с другом моим отправился в поход на одном из этих судов, носившем название «Силвейра».

Итак, обе наши фусты вышли из крепости Диу и пустились в совместное плавание на исходе зимы, идя против муссонов в очень свежую погоду с обильными ливнями. Между островами Курия, Мурия и Абедалкурия, которые мы увидели издали, мы совершенно сбились с курса и считали себя уже погибшими. За неимением другого выхода мы повернули на зюйд-ост и по милости божьей неожиданно увидели оконечность острова Сакотора, где мы и стали в одной легуа от нашей крепости, воздвигнутой доном Франсиско де Алмейдой 14, первым вице-королем Индии, когда в 1507 году он плыл из Португалии. Там мы пополнили запас воды и приобрели кое-какую провизию, которую, на наше счастье, нам [37] продали христиане, живущие на этом острове,— потомки тех, кого в Индии и на Шароманделе крестил еще некогда святой Фома-апостол 15.

От этого острова мы взяли курс на вход в пролив и за девять дней плавания при благоприятной погоде добрались до широты Масуа, где на заходе солнца приметили парус, за которым погнались с такой стремительностью, что уже к смене первой ночной вахты настигли его. Мы рассчитывали по-дружески побеседовать с капитаном этого судна и получить от него сведения о турецкой эскадре, о том, вышла ли она из Суэца и вообще что о ней известно. Но ответ, который мы получили, был весьма далек от того, который мы ожидали, ибо они, не говоря ни слова, ошеломили нас двенадцатью ядрами, кои выпустили по нашему судну,— из них пять было каменных и железных из фальконетов, а семь из трехфунтовых пушек; я не говорю уже о многочисленных выстрелах из аркебузов. Время от времени они испускали громкие крики и свист, размахивая перед нами своими чепцами и флажками, а с площадки кормовой надстройки показывали нам обнаженные сабли и выделывали ими всякие приемы, словно приглашая приблизиться и вступить с ними в рукопашную.

Сначала их дерзость нас несколько смутила, но после того как наши капитаны посовещались между собой и с солдатами относительно того, как лучше поступить в этом случае, мнения сошлись на том, что враг не так уж силен и следует приложить все усилия, чтобы нанести ему возможно больший урон нашей артиллерией, пока не наступит утро, ибо тогда нам будет легче и безопасней взять его на абордаж. Так и было сделано. И угодно было господу нашему, чтобы, когда мы прогонялись за ним остаток ночи, он на рассвете сам сдался нам, после того как из экипажа в восемьдесят человек на нем было убито шестьдесят четыре. А те, что остались в живых, почти все побросались в море, почитая, что лучше утонуть, нежели сгореть от горшков с порохом, которые мы в них метали. Таким образом, из восьмидесяти уцелело не более пяти тяжелораненых, из коих один был капитан.

Когда его подвергли пытке, он признался, что идет из Жуды, где проживает, и что эскадра Великого Турка уже вышла из Суэца 16 с намерением захватить Аден и заложить там крепость, прежде чем будет предпринято что-либо против Индии, потому что таков был один из пунктов наказа командующему флотом каирскому паше, каковой наказ Великий [38] Турок выслал ему из Константинополя. Кроме этого, он сообщил нам еще много частностей, представлявших для нас несомненную важность. Между прочим, он признался, что он — ренегат, уроженец Серденьи на Майорке, сын купца по имени Пауло Андреса и что лишь четыре года назад перешел в магометанство из-за любви к одной гречанке, мусульманской веры, на которой после женился. Оба капитана стали предлагать ему вновь обратиться к истинной вере и сделаться христианином. От этого он отказался так решительно и с таким безрассудством, словно родился и воспитался в этой проклятой вере и всю жизнь одну ее только и знал.

Капитаны, видя, что этот несчастный, нимало не желая просветиться в истинах святой католической веры, о которых ему толковали, упрямо коснеет в безумном своем ослеплении, и это при том, что, по его же признанию, он еще так недавно был христианином, стали все сильнее распаляться от гнева и, движимые святою ревностью ко славе божьей, приказали связать его по рукам и по ногам и, навесив ему на шею тяжелый камень, бросить в море, где его забрал дьявол, чтобы мучить его в аду вместе с Магометом, в которого он так упрямо верил. Судно же со всеми оставшимися в живых было пущено ко дну, поскольку груз его состоял из мешков с краской, напоминающей наш индиго, которая была нам ни к чему, и только солдаты взяли себе несколько штук камелотовой ткани на одежду.

ГЛАВА IV

Как мы направились в Масуа, а оттуда сухим путем в крепость Жил-Эйтор 17, к матери пресвитера Иоанна 18

Из этих мест мы направились в Аркико 19, землю пресвитера Иоанна, дабы передать письмо, которое Антонио де Силвейра послал своему фактору, некому Анрике Барбозе, пребывавшему там уже три года по приказу губернатора Нуно де Куньи. Барбоза этот с сорока состоявшими при нем людьми спасся при отложении короля Шаэла 20, когда были обращены в рабство дон Мануэл де Менезес вместе со ста шестьюдесятью португальцами и была захвачена казна в четыреста тысяч крузадо и шесть португальских кораблей, тех самых, на которых потом в 1538 году Солейман-паша, [39] вице-король Каира, перевозил боевые припасы и продовольствие, когда турецкий флот пошел осаждать крепость Диу, ибо король Шаэла отправил их в Каир с шестьюдесятью португальцами в виде подарка, преподнеся остальных в качестве рабов своему Магомету, как об этом, полагаю, будет подробно рассказано в историях, повествующих о правлении Нуно де Куньи.

Когда мы прибыли в Готор 21, на одну легуа ниже порта Масуа, нас прекрасно встретили местные жители и один португалец, которого мы там нашли. Звали его Васко Мартинс де Сейшас, был он уроженец селения Обидос и по приказу Анрике Барбозы уже месяц дожидался здесь какого-нибудь португальского судна, чтобы передать ему письмо от этого самого Анрике Барбозы. Васко Мартинс вручил его нашим капитанам; в нем содержались все сведения о турках, которые удалось собрать Барбозе, а также просьба при любых обстоятельствах направить к нему нескольких португальцев для переговоров, что было крайне важно для дела служения господу богу и королю, так как сам он, Барбоза, состоя вместе с сорока португальцами в личной охране принцессы Тигремахон, матери пресвитера, не мог отлучиться из крепости Жил-Эйтор. Оба капитана обсудили эту поездку вместе с солдатами на совете, созванном по этому случаю, и было единогласно решено отправить к Барбозе четырех солдат вместе с Васко Мартинсом и передать ему письмо Антонио де Силвейры, что и было сделано.

И вот четверо, из которых один оказался я, отправились на следующий день в поход на хороших мулах. Последних предоставил нам тикуаши, местный начальник, по письменному распоряжению принцессы, матери пресвитера, которое на этот случай получил от нее Васко Мартинс вместе с шестью абиссинцами конвоя. В тот же день мы остановились на ночевку в знатно и богато обставленных покоях монастыря Сатилган. С наступлением утра мы продолжали наш путь и, проследовав пять легуа вдоль реки, дошли до места под названием Битонто 22, где нас хорошо приютил мужской монастырь св. Михаила, причем нам очень обрадовались и оказали весьма радушный прием настоятель и местное духовенство. Там нас решил навестить один из сыновей Барнагайса, правителя Эфиопской империи 23, юноша лет семнадцати, весьма к нам расположенный, которого сопровождало тридцать всадников на мулах, между тем как сам он сидел на коне, оседланном на португальский манер, со сбруей из фиолетового бархата, украшенной золотой бахромой, которую [40] два года прислал ему из Индии губернатор Нуно де Кунья через некоего Лопо Шаноку, попавшего впоследствии в неволю в Каир. Принц приказал послать за него выкуп, причем посредником должен был быть один еврейский купец из Азебиба, но когда тот прибыл на место, то нашел Шаноку мертвым, что, по слухам, весьма огорчило принца. Васко Мартинс уверял нас, что в этом самом монастыре св. Михаила принц велел устроить Шаноке самые пышные похороны, которые ему, Васко Мартинсу, когда-либо довелось видеть. Одного духовенства в них участвовало четыре тысячи человек, не считая послушников, которые тут зовутся сантилеу. А узнав, что у Шаноки в Гоа остались в большой нужде жена и три малолетние дочери, принц послал им вспомоществование в триста золотых океа, что на наши деньги составляет три тысячи шестьсот крузадо.

На другой день мы выехали из монастыря на хороших конях, которых приказал нам выдать принц, приставив к нам четырех человек из своей свиты, заботившихся о том, чтобы нас во все время нашего пути великолепно угощали, и остановились ночевать в большом дворце, называемом бетенигус 24, что означает «королевский дом», окруженном на расстоянии больше трех легуа рощами кипарисов, кедров, финиковых и кокосовых пальм, как в Индии. Продолжая дальше наш путь переходами по пять легуа в день, мы проехали весьма обширными и прекрасными полями пшеницы вплоть до горного хребта под названием Вангалеу, населенного евреями, людьми с белой кожей и красивого сложения, но весьма бедными, насколько мы могли судить. А оттуда через двое с половиной суток мы дошли до некого красивого места, называемого Фумбау, в двух легуа от крепости Жил-Эйтор, где мы нашли Анрике Барбозу с его сорока португальцами, которые приняли нас с отменным радушием, проливая при этом великое множество слез, ибо хотя, по их словам, они здесь находились по доброй воле и были во всем неограниченными хозяевами страны, однако никак не могли к ней привыкнуть, поскольку для них она все же была местом изгнания, а не родиной. Так как время, когда мы прибыли, было уже весьма позднее, Анрике Барбоза не счел возможным уведомить принцессу о нашем прибытии.

На следующее утро, в воскресенье четвертого октября, мы с ним и сорока португальцами отправились в покои, где жила принцесса. Последняя, едва узнав о нашем прибытии, [41] приказала нам войти в часовню, где она собирались слушать обедню. Мы встали перед ней на колени и поцеловали опахало, которое она держала в руке, оказав ей и другие знаки почтения согласно их обычаям, которым нас научили португальцы. Встретила она нас очень приветливо и сказала:

— Приезд таких истинных христиан доставляет мне превеликую радость, и я всегда желала его. Присутствие ваше угодно мне во всякое время и глазам, коими обладает лицо мое, столь же любезно, как ночная роса для свежего сада. Добро пожаловать! Добро пожаловать! И да будет приход ваш в мой дом в столь же добрый час, как прибытие царицы Елены в святую землю Иерусалимскую 25.

И, предложив нам сесть на циновки в четырех или пяти шагах от себя, расспрашивала нас с приветливой улыбкой о различных новых для нее и любопытных вещах, к которым она, как говорят, всегда проявляла большой интерес: о папе, как его зовут; сколько королей имеется в христианском мире; посетил ли кто-нибудь из нас гроб господень; почему христианские государи так мало заботятся об уничтожении турок; велико ли могущество короля Португалии в Индии; сколько крепостей у него там и в каких местах они находятся и еще много других вещей подобного рода. Ответами, которые мы ей давали, она, по-видимому, осталась довольна. На этом мы с ней расстались и удалились в свои покои. Через девять дней, когда мы пришли прощаться и подходили к ее руке, она сказала нам:

— Разумеется, очень грустно, что вы уезжаете так скоро, но раз уж это необходимо, отправляйтесь в добрый час. Пусть протечет ваше возвращение в Индию под самым благоприятным знаменьем, и да примут вас там ваши соотечественники так же, как древле Соломон принял нашу царицу Савскую в великолепии своего дворца.

Каждому из нас четверых она приказала выдать двадцать золотых океа, что составляет двести сорок крузадо, приставила к нам нанка с двадцатью абиссинцами, которые должны были охранять нас от разбойников, и снабдила провиантом и мулами до порта Аркико, где стояли наши фусты. А Васко Мартинсу де Сейшасу был передан богатый подарок, стоивший много золотых пес 26, для губернатора Индии, но подарок этот погиб по дороге, как вскоре будет рассказано. [42]

ГЛАВА V

Как мы отбыли из порта Аркико и что с нами произошло при встрече с тремя турецкими судами

После того как мы вернулись в порт Аркико, где нашли своих товарищей, мы пробыли там еще девять дней, заканчивая очистку корпусов фуст и снабжая их необходимыми припасами, а затем вышли в море в среду ноября шестого дня 1537 года.

С собой мы взяли Васко Мартинса де Сейшаса с подарком и письмом, которое мать пресвитера Иоанна посылала губернатору. Отправился с нами еще и один абиссинский епископ, который собирался проследовать потом в Португалию, а оттуда, посетив Сантьяго в Галисии, в Рим и затем через Венецию в Иерусалим.

Вышли мы из гавани за час до рассвета и шли с попутным ветром вдоль берега до вечера. Добравшись почти до мыса Госана, не доходя скалистого островка Арресифе, мы увидели три стоящих на якоре судна, и так как нам показалось, что это желвы или террады 27 из Индии, мы изменили курс и направились к ним на парусах и веслах, так как ветер к этому времени стал стихать. Тем не менее мы так упорствовали в своем намерении, что почти через два часа настолько сблизились с ними, что могли уже различить, какие у них весла, и понять, что это турецкие галиоты, вследствие чего мы поскорее легли на обратный курс и с возможной поспешностью устремились к берегу, чтобы избегнуть беды, в которую мы попали.

Турки, разгадав или заподозрив наше намерение, громко закричали, в мгновение ока подняли паруса и пустились за нами вдогонку. Сверкая многоцветными парусами и шелковыми флюгерами, они шли, лавируя, за нами в кильватер, и так как ветер им благоприятствовал, скоро оказались у нас с наветренной стороны, что дало им возможность без малейшего труда спуститься к нам по ветру и, как только они оказались на расстоянии выстрела из трехфунтового орудия, дать по нам залп из всей своей артиллерии, убив сразу же девять и ранив двадцать шесть человек. Наши фусты оказались после этого совершенно беспомощными, так как остальная часть экипажа почти вся побросалась за борт, а турки настолько приблизились к нам, что с кормы своих судов могли наносить нам раны ударами копий. Из наших к этому времени осталось всего сорок два боеспособных человека. Видя, что рассчитывать им приходится только на себя, они с [43] таким пылом и натиском атаковали флагманское судно, на котором находился Солейман Драгут, начальник турецкого флота, что прошлись по нему от кормы до носа, изрубив двадцать семь янычар 28. Вскоре, однако, к флагману подоспели остальные два судна и высадили на него сорок турок, с которыми наши уже не могли совладать. Турки разделались с нами: из пятидесяти четырех лишь одиннадцать осталось в живых, да и из них на другой день умерло двое, которых турки разрубили на куски и в знак торжества развесили их останки по нокам реев, продержав так до города Моки, комендант которого приходился тестем Солейману Драгуту, взявшему нас в плен.

Ко времени, когда мы вошли в гавань, комендант уже находился на берегу вместе со всем народом, чтобы встретить зятя и поздравить его с победой. При нем находился касиз, или мулла 29, которого они почитали за святого, ибо он всего несколько дней как вернулся из паломничества к своему Магомету. Мулла этот с колесницы, покрытой шелковым балдахином, обращался к народу с громкими приветствиями и благословениями, побуждая его воздать великую хвалу пророку за победу, которую одержал над нами Солейман. Тут всех нас, девять человек, оставшихся в живых, приковали к одной цепи и вывели на берег, а с нами вместе, и абиссинского епископа, который был так изранен, что на другой день скончался, проявив себя при этом весьма добрым христианином, что во всех нас вселило мужество и принесло нам немалое утешение.

Толпа, видя плененных и беспомощных христиан, набросилась на нас и стала бить нас по лицу с таким ожесточением, что я, право, до сих пор не могу понять, как мы остались живы. Дело в том, что касиз объявил народу, что все те, кто будет нас бить и поносить, получат полное отпущение грехов. Таким вот порядком наши торжествующие победители провели нас с громкими криками и музыкой по всему городу, где даже запертые в своих покоях женщины, юноши и дети выливали на нас из окон горшки с мочой, чтобы этим выразить свою ненависть и презрение к христианам.

Солнце уже почти зашло, когда нас бросили в подземелье, в котором мы пробыли семнадцать дней в весьма плачевном и мучительном положении. Все это время нам давали на целый день лишь немного ячменной муки, а иногда и целые зерна, размоченные в воде, и ничем, кроме этого, не кормили. [44]

ГЛАВА VI

О смуте, которая произошла в этом городе, о причинах и последствиях ее, и каким образом я попал в Ормуз

Поскольку почти все мы, несчастные, страдали от тяжелых и опасных ран, а кроме того, от бесчеловечного обращения в этой мрачной тюрьме, уже на следующее утро двое из нас, девятерых не выжили. Одного из них звали Нуно Делгадо, а другого Андре Боржес, оба они были из хороших семей и люди мужественные, у обоих была тяжелая рана — пробит череп, а так как их здесь совсем не лечили и вообще не оказывали им никакой помощи, долго протянуть они не могли.

Мокадан, или надзиратель нашей подземной темницы, как только увидел, что они мертвы, немедленно же дал знать об этом судебному гвазилю, который у них является чем-то вроде нашего коррежедора. Последний явился к нам в сопровождении пышной и грозной свиты судебных приставов и приказал расковать цепи и наручники у покойников, привязать каждому к ногам веревку и выволочь их из тюрьмы. И так их протащили по всему городу, под градом камней, которые швыряла в них толпа мальчишек, а напоследок выбросили в море.

На другой день к вечеру нас, семерых оставшихся в живых, вывели на площадь, где собрался весь город, и стали продавать с торгов. Первым, кого продавец взял за руку, чтобы показать покупателям, оказался я, несчастный. Но в то самое время, как он делал объявление, касиз-мулла, который уже явился сюда с двенадцатью подчиненными ему касизами, потребовал от Хередина Софо, коменданта города, чтобы тот отправил нас вместе с ним в Мекку в качество дара Магомету, ибо он направляется туда в паломничество, чтобы искупить грехи города. Неразумно и не делает чести коменданту, говорил он, посылать паломника посетить тело пророка Ноби 30 с пустыми руками и без подарка, который можно было бы показать Раже Дато, главному мулле города Медины, потому что иначе тот не захочет принять посланца и не даст ему отпущения, которое он будет испрашивать у него для грешных жителей города Моки, столь нуждающихся в милосердии божьем. На это комендант ответил, что не обладает властью распоряжаться чужой добычей, как того хотел бы касиз, но пусть он поговорит об этом с Солейманом Драгутом, его зятем, потому что тот весьма охотно, согласится на это.

Касиз возразил, что все касающееся бога и даров, испрашиваемых во имя его, не должно проходить через столько [45] рук, как предлагает комендант, довольно и того, у кого этот дар испрашивается. И поскольку комендант является единственным начальником в этом городе и властен над всеми жителями его, собравшимися здесь, ему одному и приличествует удовлетворить просьбу столь справедливую, столь святую и столь угодную пророку Ноби Магомету, ибо он один даровал победу его зятю, а не храбрость каких-то солдат, как уверяет комендант.

Когда эту речь услышал янычар Кожа Жейнал 31, командовавший одним из трех галиотов, человек значительный и всеми уважаемый, он вмешался в разговор и на слова касиза, умалявшие участие его и его соратников в победе, одержанной при нашем захвате, с некоторой грустью заметил:

— Насколько лучше было бы для спасения вашей души поделиться вашими излишками с бедными солдатами, чем пытаться, прикрываясь лицемерными словами, лишить их того, что принадлежит им по праву, как это вы постоянно делаете! А если вам негоже, как вы говорите, являться в Мекку с пустыми руками, чтобы подкупить там в ваших интересах касизов, употребите на это имущество, оставленное вам вашим отцом, а не расплачивайтесь пленниками, которые достались нам ценою жизней тех, кто уже погребен, а оставшимся в живых обошлись потоками пролитой крови, не окрасившей вашего халата так, как она окрасила мой и халаты тех бедных воинов, которые здесь присутствуют.

Эта независимая речь капитана галиота была принята касизом-муллой с большим раздражением; на нее он ответил так заносчиво и так плохо взвешивая слова, что жестоко оскорбил капитана Жейнала и турецких и мавританских солдат, которые окружали их. Последние объединились и с такой яростью столкнулись с населением города, которое мулла привлек на свою сторону и с одобрения которого он говорил так надменно, что все оставшееся время дня не удалось их успокоить, и даже комендант города Хередин Софо оказался бессильным навести порядок. Короче говоря, чтобы не задерживаться на этом событии и не вдаваться в подробности, которые слишком долго было бы рассказывать: столкновение это переросло в рукопашную, столь неистовую и беспощадную, что обе стороны потеряли шестьсот человек убитыми, половина города была разгромлена, а дом муллы разграблен. Его же самого изрубили на куски и выбросили в море вместе с его семью женами, девятью детьми и всеми домочадцами, которых солдаты схватили во время этого погрома, не пожелав никому из них даровать жизнь. [46]

А мы, семеро португальцев, находившиеся в это время на площади и ожидавшие продажи с торгов, признали за лучшее средство к спасению вернуться в тюрьму, хотя отвести нас туда не позаботился ни один судебный пристав или какое-либо другое лицо, ибо при нас вообще не осталось никого. То, что наш тюремщик согласился запереть нас, явилось для нас немалой милостью.

Эта жестокая и опасная смута была наконец усмирена благодаря вмешательству капитана галиота Солеймана Драгута, который пожелал взять это дело в свои руки, так как комендант города, его тесть, лежал в это время в постели, ибо в рукопашной ему отрубили руку.

До полного успокоения смуты прошло еще тринадцать дней, после чего нас снова вывели на площадь и стали продавать с торгов вместе со всей остальной добычей, состоявшей из одежды и оружия, захваченных на фустах и пошедших задешево. А мне, злополучному, возможно, как наименее счастливому из всех, выпало на долю попасть в руки одного ренегата-грека, которого я буду проклинать до конца дней моих, ибо он обходился со мной так, что только за те три месяца, пока я был у него рабом, меня семь или восемь раз брало искушение наложить на себя руки (если бы только господь бог по милости своей собственной рукой не удержал меня от греха) исключительно ради того, чтобы он потерял те деньги, которые за меня заплатил, ибо это был самый бесчеловечный и жестокий негодяй, который когда-либо существовал на земле.

Через три месяца возжелал вседержитель, чтобы хозяин мой, опасаясь, как бы из-за невыносимого обращении я у него не умер и он не потерял затраченных на меня денег, о чем ему уже толковали соседи, выменял меня на партию фиников стоимостью в двенадцать тысяч рейсов у еврея по имени Авраам Муса, уроженца города Тор 32, в двух легуа с половиной от горы Синай. Этот еврей отвез меня в Ормуз с караваном купцом, шедших из Вавилона 33 в Кайшен 34. Там он показал меня моему соотечественнику дону Фернандо де Лиме, который занимал в это время должность коменданта крепости, и доктору Перо Фернандесу, верховному судье Индии, незадолго до этого прибывшему сюда по приказанию губернатора Нуно да Куньи для выполнения некоторых государственных поручений. Оба они, на собранные ими пожертвования и на собственные деньги, выкупили меня у еврея за двести пардао 35, что он счел, очевидно, весьма хорошей ценой. [47]

I'ЛАВА VII

О том, что произошло со мной между моим отплытием из Ормуза и прибытием в Индию

После того как милостью божией я был избавлен от мук, которые я только что описал, я провел в Ормузе шестнадцать дней и отплыл в Индию на судне, принадлежавшем некому Жорже Фернандесу Таборде и направлявшемся в Гоа с партией коней. Следовали мы нашим курсом с легким попутным муссоном и через семнадцать дней благополучного плавания оказались в виду крепости Диу.

Мы хотели приблизиться к берегу, чтобы узнать там последние новости, но обратили внимание на большое количество огней на берегу и на грохот орудий, доносившийся до нас время от времени. Все мы начали строить догадки, что это может означать, и с убавленной парусностью пролавировали у берега остаток ночи, пока совершенно не рассвело и мы не увидели, что крепость со всех сторон окружает большое количество судов с латинскими парусами.

Это столь необычное зрелище нас смутило, и по поводу него возникло множество споров и высказывались самые различные мнения. Одни говорили, что сюда, должно быть, прибыл из Гоа губернатор, чтобы вести мирные переговоры после смерти султана Бандура, короля Камбайского, которого он незадолго до этого убил. Другие утверждали и готовы были биться о крупный заклад, что это прибывший из Португалии инфант дон Луис, брат короля Жоана III, поскольку приезда его ожидали во всей Индии со дня на день, и множество латинских парусов, которое мы видели, не что иное, как каравеллы его армады; третьи считали, что это Патемарка с сотней фуст Саморина 36, короля Каликута; и, наконец, четвертые уверяли, что это турки, и приводили к тому весьма веские и убедительные доводы.

Мы пребывали в смущении и тревоге и строили всевозможные догадки относительно нашего будущего, как вдруг увидели, что от толпы судов отделилось пять очень крупных галер с полосатыми зелеными и фиолетовыми треугольными парусами, многочисленными знаменами, развевающимися поверх тентов, и весьма длинными вымпелами, спускавшимися с марсов и почти достигавшими косицами воды. Все они обратили свои носы к нам, стараясь занять наветренное положение, из чего мы сразу заключили, что это турки. Как только мы поняли, в чем дело, мы отдали с большой поспешностью подобранный было грот и повернули в открытое [48] море в великом страхе, что с нами за наши грехи приключится такое же несчастье, как то, о котором я рассказывал. Неприятель следовал за нами в кильватер, но господу нашему было угодно, чтобы незадолго до наступления ночи он лег на обратный курс и пошел опять туда, откуда вышел.

Весьма довольные тем, что избежали столь жестокой опасности, мы прибыли через двое суток в Шаул 37, где капитан нашего корабля вместе с купцами, которые на нем следовали, немедленно же отправились к Симону Гедесу, коменданту крепости, которому сообщили обо всем, что случилось с нами в пути.

На это последний ответил:

— Без сомнения, у вас есть все основания благодарить господа бога за то, что он избавил вас от такой опасности. И тогда он сообщил им, что Антонио Силвейра уже двадцать дней как окружен большим флотом турок под командой Солеймана-паши, вице-короля Каира, и что великое множество судов, замеченное нами, не что иное, как пятьдесят восемь королевских и иных галер, у которых было по пяти пушек на носу, а у некоторых из них сверх того еще и кулеврины, львы и мелкие пушки, а кроме того, восемь больших галер с большим количеством турок, которые были присланы, чтобы занять место убитых. Турки привезли с собой много припасов и боевого снаряжения, среди которого, по сведениям, находилось триста осадных орудий, в том числе двенадцать василисков.

Все эти известия нас весьма встревожили и напугали, и мы вознесли много благодарственных молитв господу за то, что он по милости своей избавил нас от столь великой опасности.

ГЛАВА VIII

О том, что с нами случилось па пути из Шаула в Гоа и что было со мной по прибытии туда

Уже на следующий день мы покинули Шаул и взяли курс на Гоа. Когда мы достигли устья реки Карапатан 38, мы повстречались с Фернаном де Мораисом, командиром трех фуст, который по приказанию вице-короля дона Гарсии де Нороньи, только что прибывшего из Португалии, направлялся в Дабул 39, чтобы попытаться захватить или сжечь один [49] турецкий корабль, который по распоряжению паши находился там в порту с грузом провианта.

Как только этот Фернан де Мораис узнал, кто мы такие, он потребовал от нашего капитана, чтобы из двадцати человек, которыми тот располагал, он уступил ему пятнадцать, так как у него не хватало команды из-за того, что вице-король приказал ему отплыть с большой поспешностью, ссылаясь на то, что этого требует дело господа бога и его величества. После ожесточенных препирательств, которые я опускаю, чтобы не затягивать повествования, оба капитана сошлись на том, что вместо пятнадцати человек, которых требовал Фернан де Мораис, наш капитан даст ему двенадцать, чем он наконец и удовлетворился. В эти двенадцать попал, разумеется, и я, потому что со мной никогда не считались. Так с этим делом и покончили.

Корабль Жорже Фернандеса Таборды отравился в Гоа, а Фернан де Мораис со своими тремя фустами продолжал идти курсом на порт Дабул, куда и прибыл на следующий день в девять часов. Там он захватил малабарский пагел 40 с грузом хлопка и перца, стоявший на якоре посредине бухты, и тотчас подвергнул пытке капитана и лоцмана. Те сообщили, что несколько дней назад в Дабул заходил корабль паши в поисках продовольствия и что на этом судне был посол, привезший очень богатый халат Хидалкану 41, который подарок этот отверг, чтобы не сделаться вассалом Великого Турка (ибо у мусульман не принято посылать друг другу такие халаты, за исключением случая, когда сеньор посылает его своему вассалу). Из-за этой неудачи судно вернулось без продовольствия и вообще ни с чем. А на предложения, которые паша от имени Великого Турка сделал Хидалкану, последний ответил, что он предпочитает дружбу короля Португалии, который уже владеет Гоа, чем его, Великого Турка, который лишь обещает вернуть ему этот город. Корабль же этот всего два дня как ушел, и капитан его по имени Сиде Але объявил войну Хидалкану и клялся, что, как только будет взята крепость Диу (что случится не позже, чем через неделю, принимая во внимание положение, в котором она находится), Хидалкан потеряет и царство свое, и жизнь и тогда наконец поймет, как мало могут ему помочь португальцы. Фернан де Мораис, видя, что ему тут ничего не остается делать, повернул на Гоа, чтобы доложить вице-королю о положении вещей, и прибыл туда через два дня. Там мы застали на якоре Гонсало Ваза Коутиньо, который с пятью фустами направлялся в Онор 42, чтобы потребовать от [50] королевы этой страны галеру из армады Солеймана, которая, сбившись с курса, зашла туда.

Один из командиров этих фуст, близкий мой друг, видя меня в сильно потрепанном платье и желая оказать мне помощь, предложил мне пойти к нему на корабль, за что он обещал немедленно уплатить мне пять крузадо. Я охотно принял это предложение, так как мне показалось, что господь бог таким образом поможет мне раздобыть плащ получше того, какой я носил, ибо в это время у меня не было иных средств, кроме тех, которые я собирался заработать собственными руками. Солдаты на фусте пришли мне на помощь и поделились со мной некоторыми недостающими у меня предметами снаряжения, и таким образом я оказался слатанным из различных кусков, как любой из моих товарищей по армаде, столь же нищих, как и я.

На другой день утром, в субботу, мы отбыли от бара Вардеес и в следующий понедельник бросили якорь в гавани Онор при великом грохоте артиллерии, реях, обрасопленных по-боевому, и громких звуках флейт и барабанов, чтобы местное население решило по этим внешним проявлениям воинственности, что мы ни в грош не ставим турок.

ГЛАВА IX

О том, как вел себя Гонсало Ваз Коутиньо с королевой Онора

После того как армада стала в порту на якорь и дан был залп, о котором я говорил, капитан Гонсало Ваз Коутиньо немедленно послал королеве письмо, которое ему вручил вице-король. Передать его должен был некий Бенто Кастаньо, человек опытный и воспитанный, которому он поручил сообщить, с какой целью он сюда прибыл и что, поскольку ее величество сочувствует королю Португалии и находится с ним уже много лет в мире и дружбе, ему непонятно, как может она давать в своем порту приют туркам, которые являются величайшими нашими врагами.

На это королева ответила, что она всячески приветствует приход его милости со всем его войском; что он совершенно прав, ссылаясь на мирные отношения, существующие между ней и королем Португалии, а также его губернаторами; что, покуда она жива, они останутся нерушимыми; а что [51] касается турок, о которых он упоминает, один бог, которого она в этом деле призывает в свидетели, знает, насколько приход их сюда совершился против ее воли, а посему, раз его милость располагает силами, для того чтобы изгнать их прочь, пусть он это и делает; что она, со своей стороны, будет способствовать этому предприятию, насколько это в ее силах, но сделать большее не может, как он прекрасно знает, ибо государство ее не могущественное и она не дерзает сражаться со столь грозной силой; что она клянется золотыми сандалиями, которые надевает в своей пагоде, что так же обрадуется его победе, которую да дарует ему бог, как обрадовалась бы, если бы король Нарсинги 43, рабой которого она является, посадил ее за стол вместе со своею женой.

Когда Гонсало Ваз выслушал доклад об успехе переговоров и те лестные слова, которые поручила ему передать королева, хотя и ожидал от нее большего, он почел за благо скрыть свои чувства. Справившись у местных жителей о намерениях турок, о том, где они находятся и что делают, он созвал совет, на котором изложил положение вещей, особо остановившись на важности предприятия, после чего большинством голосов было принято решение — напасть на галеру ради чести флага государя нашего короля и посмотреть, удастся ли ее взять, а если нет, сжечь ее, ибо господь бог, во имя которого мы сражаемся, непременно поможет нам против врагов его святой веры. О решении была составлена грамота, неукоснительно выполнить его присягнули, и большинство в том руку свою приложило, после чего командующий провел армаду глубже в реку на расстояние двух выстрелов из фальконета.

Но прежде чем он стал на якорь, к его фусте подошла алмадия 44, на которой находился брамин, прекрасно говоривший по-португальски. Последний передал командующему послание от королевы, в котором она настоятельно просила и убеждала его, взывая к имени вице-короля, ни при каких обстоятельствах не вступать в бой с турками, поскольку ей через ее соглядатаев стало известно, что их собралось великое множество в окопе, вырытом ими вокруг ямы, в которую перенесли галеру, и что, по ее мнению, для этого предприятия требуется гораздо больше сил, чем те, которыми мы располагаем. Она добавляла, что бог свидетель, как велика ее скорбь и печаль при мысли, что нас может постичь непоправимое несчастие.

На это командующий ответил осторожно и вежливо, что он премного благодарит ее величество за проявленную [52] милость и целует ей руки, но что в отношении турок ни в коем случае не отступит от своего решения, потому что не в обычае у португальцев уклоняться от боя из страха перед неприятелем, сколько бы его ни было, ибо чем его больше будет, тем большее число его и погибнет.

С этим ответом и был отправлен брамин, которого командующий наградил штукой зеленого камлота и шапкой с подкладкой из ярко-красного атласа, чем тот был очень доволен.

ГЛАВА X

Как командующий попытался сжечь галеру турок и о том, что произошло после этого

После того как брамин был отправлен обратно, командующий Гонсало Ваз Коутиньо окончательно решил вступить с турками в бой. Перед этим он получил от своих лазутчиков сведения, как собираются вести себя с нами турки. Он узнал, что минувшей ночью, как говорили, они, с благословения королевы, поместили галеру в яму, около которой вырыли ров с очень высокими валами, и установили в ней двадцать шесть орудий.

Тем не менее командующий перешел к тому месту, где, находились турки, и высадился со своими людьми на берег на расстоянии от неприятеля, примерно равном выстрелу из трехфунтового орудия. Было с командующим около восьмидесяти человек; остальных же, которых он привез с собой из Гоа для этой операции, он оставил охранять фусты. Составив из своих людей отряд и построив его по всем правилам, он пошел на турок. Последние, видя нашу решимость, тоже как мужественные люди подготовились дать нам отпор: выступили из своей траншеи на двадцать пять или тридцать шагов и завязали с нами столь яростную и неистовую рукопашную, что через несколько мгновений на поле боя осталось сорок пять убитых, из которых только восемь было наших, а все остальные — турки. Когда же командующий вторично бросился в атаку, господу было угодно расстроить ряды турок и обратить их в бегство, словно людей, потерпевших окончательное поражение. Видя это, наши преследовали их по пятам и ворвались в их окопы, где они снова обратились к нам лицом, и там нам пришлось биться в такой тесноте, [53] что некоторые даже поранили себе лицо рукоятями своих мечей.

В это время подоспели наши фусты, которые шли на веслах вдоль берега. Наши люди с громкими криками выстрелили в неприятеля из всех орудий, причем уложили десять или двенадцать янычар, на которых были шапки из зеленого бархата, что у турок служит признаком знатности. С гибелью янычар турки пали духом и обратились в бегство. Командующий тем временем предпринял попытку спалить их галеру и запустил в нее пять горшков с порохом: у нее начала уже заниматься верхняя палуба, но турки, как люди смелые, мгновенно бросились тушить ее. А когда наши попытались еще и прорваться к яме, где стояла галера, турки выстрелили из орудия, которое, судя по ядру, должно было быть крупной мортирой. Ядро это было каменное и убило наповал шесть человек, из которых одни был Диого Ваз Коутиньо, сын командующего, и ранило пятнадцать или шестнадцать, что привело наших в совершенное расстройство.

Неприятель, видя, какой урон он нам нанес, испустил громкий победный крик, взывая к Магомету. Но наш командующий, услышав, кого они призывают, воскликнул, чтобы воодушевить своих:

— Господа и христиане! Раз уж эти псы взывают к черту, чтобы он помог им, призовем-ка мы себе на помощь Иисуса Христа.

И, бросившись с этими словами снова в траншею, обратил неприятеля в бегство. Последний устремился к галере, как бы для того, чтобы закрепиться в ней, но некоторые из наших, бросившиеся за ними по пятам, увидели, что турки забираются в основную часть окопа. В это мгновение они запалили мину, которая у них была у входа, подорвав на ней шесть португальцев и восемь рабов, не считая других сильно обожженных, причем от густых клубов дыма мы не в состоянии были видеть друг друга.

Командующий, опасаясь, как бы мы снова не понесли столь же тяжелые потери, почел за благо отступить по берегу, и отряд, стянув ряды в полном порядке, неся на руках убитых и раненых, прибыл к месту, где стояли наши суда. Оттуда, после того как все погрузились на фусты, последние прошли на веслах до той самой бухточки, из которой мы вышли. И там с великой скорбью и изобильными слезами были похоронены убитые, а раненым и обожженным, которых было большое количество, оказали помощь. [54]


Комментарии

При подготовке русского издания «Странствий» издательство сочло необходимым ограничить объем комментариев к авторскому тексту. В «Странствиях» разъяснения требует бесчисленное множество реалий, но не в меру обширные комментарии крайне затруднили бы чтение книги, рассчитанной на массового читателя. Не случайно за рубежом не было ни одного комментированного издания книги Пинто и редакторы этих изданий отсылали читателей к частным исследованиям португальских, английских, немецких и голландских пинтоведов. Учитывая вышеизложенное, издательство дает лишь разъяснение тех реалий, без разбора которых непонятными могут оказаться многие главы «Странствий».

1. Татария.— Татарией европейцы называли в XIII—XVII вв. Северо-Восточную Азию (Северный Китай, Монголию и Сибирь).

2. Лекийские авторы.— Лекийцами Пинто называл обитателей Тайваня и островов Рюкю.

3. ...когда в Лиссабоне разбивали щиты...— Имеется в виду церемония, проводившаяся на главной площади Лиссабона в день похорон короля, когда торжественно разбивались три королевских щита.

4. Жоан III — португальский король (1521—1557).

5. Крузадо — старинная португальская золотая монета весом около 4,5 г.

6. Орден Сант-Яго — духовно-рыцарский орден, основанный в XII в.

7. Ормуз — крепость и гавань на островке, лежащем у входа в Персидский залив. Захвачен португальцами в 1514 г.

8. Султан Бандура, король Камбайи.— Речь идет о султане Бахадур-шахе (1526—1537), властителе государства Гуджарат, или Камбайя, в северо-западном углу полуострова Индостан.

9. Гоа — город на западном берегу Индостана. Захвачен португальцами в 1510 г. и был центром их индийских владений до 1901 г.

10. Бар Диу — мель у входа в гавань Диу, города на западном берегу Индостана.

11. Кочин — город и порт в южной части Малабарского побережья Индостана, с 1500 г.— опорная база португальцев.

12. ...он вез с собой василиск, прозванный пушкой из Диу...— Василиск — железная пушка, заряжавшаяся с казны. Огромный василиск привезен был турецким адмиралом Руми-ханом в Диу, и после захвата этого города португальцами доставлен ими в качестве трофея в Лиссабон.

13. Фуста — гребное судно с двадцатью — тридцатью гребцами.

14. Франсиско де Алмейда — первый вице-король португальской Индии (1505—1509).

15. ...христиане... потомки тех, кого в Индии и Шароманделе крестил еще некогда святой Фома апостол.— Речь идет о христианах, переселившихся из Византийской империи в Индию в VI— VIII вв. Они называли себя фомистами, полагая, что обращены были в христианство апостолом Фомой. В Индии были две крупных общины фомистов, соответственно, на Малабарском и Коромандельском («Шаромандел» — искаж. у Пинто) берегах. Главный центр фомистов, Майлапур, расположен был на Коромандельском берегу близ современного Мадраса.

16. ...эскадра Великого Турка уже вышла из Суэца.— Имеется в виду турецкая флотилия адмирала Солимана-паши, вышедшая из Суэца к берегам Индии в 1538 г. Европейцы называли «Великим Турком» турецкого султана..

17. Жил-Эйтор.— Вероятно, Пинто имел в виду эфиопский город Дебра-Дамо.

18. Мать пресвитера Иоанна.— Речь идет о Ноад Могасе, матери эфиопского негуса Лебне Денгеля. В Западной Европе полагали, что негусы — потомки легендарного миссионера пресвитера Иоанна, крестившего эфиопов.

19. Аркико — эфиопская гавань к югу от крупного порта Масауа.

20. Шаэл — искаженное название города Шихр, расположенного на южном берегу Аравии.

21. Готор — возможно, порт Деквено в Эфиопии, лежавший южнее Масауа и Аркико.

22. Битонто — искаженное название эфиопского города Бизан.

23. ...нас решил навестить один из сыновей Барнагайса, правителя Эфиопской империи...— Речь идет об одном из сыновей эфиопского негуса Лебне Денгеля.

24. Бетанигус — букв.: «дом негуса» — эфиопский караван-сарай.

25. ...прибытие царицы Елены в святую землю Иерусалимскую...— Речь идет о паломничестве матери римского императора Константина Елены в Палестину (325 г.).

26. Песа — старинная португальская монета.

27. Желвы, террады.— Желва — небольшое судно типа каравеллы; террада — боевой корабль, ходивший в Персидском заливе.

28. Янычары — воины гвардий турецких султанов.

29. Касиз, или мулла.— Касизами в странах арабского мира называли христианских священников. Однако Пинто по недоразумению относит это звание к мусульманским духовным особам.

30. ...тело пророка Ноби...— Речь идет о тело Мухаммеда. Ноби, точнее, «наби» — «пророк» (арабск.) — это титул, но не собственное имя.

31. Кожа Жейнал.— Кожа — искаж. «ходжа» (перс.) — термин, который в странах мусульманского Востока имел различные смысловые оттенки. Мусульмане-сунниты так называли потомков первых халифов, мусульмане-шииты — потомков зятя Мухаммеда-Али.

32. Тор — город на берегу Суэцкого залива на Синайском полуострове.

33. Вавилон.— Вавилоном европейцы XIII—XVI вв. называли Багдад.

34. Кайшен — искаж. «Кишм» (арабск.) — город на южном берегу Аравии.

35. Пардао — золотая западноиндийская монета, весом от 3 до 3,6 г.

36. ...третьи считали, что это Патемарка с сотней фуст Саморина...— Патемарка, точнее: «Патемаркар» — богатейший купец-мусульманин из семейства Маркаров, игравшего большую роль в малабарской торговле. Был адмиралом боевого флота властителя Каликута, носившего титул самудра-раджи (владыки моря). Португальцы искаженно называли самудра-раджу саморином.

37. Шаул — португальское название города Чаул в северной части западного берега Индостана.

38. Река Карапатан — точнее: «Карапатанам», впадает в море севернее Гоа.

39. Дабул.— Дабул, или Дабхол — город на западном берегу Индостана, южнее Чаула.

40. Пагел — небольшая малабарская лодка.

41. Хидалкан — В искаженном португальском произношении — титул «адиль-хан» (справедливый государь) султанов государства Биджапур в северо-западной части Индостана.

42. Онор — португальское название небольшого малабарского княжества Гоновар, или Хоновар, которым правила властительница-индуистка.

43. Нарсинга — португальское название одного из крупнейших индийских государств, Виджаянагара, занимавшего всю внутреннюю часть южного Декана.

44. Алмадия — небольшое гребное судно. В длину достигало 25 м.

Текст воспроизведен по изданию: Фернан Мендес Пинто. Странствия. М. Художественная литература. 1972

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

<<-Вернуться назад

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.